Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???] - Mu Su Li

В этом мире духовные предметы, что способны удержать такое большое заклинание, можно сосчитать на пальцах; их не более чем два вида. Цзухун выбрал кости дракона, Сюаньминь выбрал кости будды.

Он содрогнулся всем телом, и две окровавленные кости возникли из его пояса. Пусть даже кожа не была вскрыта, не была разрезана плоть, после того как извлёк кости будды, дыхание жизни в теле Сюаньминя вмиг стало рассеиваться с поразительной скоростью.

Лицо его было болезненно-белым, что бумага; глаза же совсем как раньше оставались глубоко чёрными, будто тушь.

Он обвёл медные монеты в пальцах — горная цепь раскрыла путь, под ногами поднялся со всех сторон треск, и разверзлась огромная пасть бездны. Тут же он погрузил две кости будды в глубины этой бездны, а после горы сотряслись могуче и оказались соединены вновь.

В тот миг кровяная родинка сбоку на шее Сюаньминя вдруг выпустила несколько жил — словно паук, сопротивляющийся отчаянно перед смертью; после того как раскинул восемь лап, он медленно поджал их обратно.

Кровяная родинка постепенно поблекла, и Цзухун, сидевший со скрещёнными ногами на прежнем месте, наконец утратил последние крупицы опоры. Лицо его мгновенно обернулось старческим, глаза, похожие на глаза Сюаньминя, полностью потеряли блеск — точно подёрнулись пепельно-серым туманом.

Он сопротивлялся изо всех сил многие годы, однако в конечном счёте так и не избежал смерти.

На пороге смерти люди всегда вспоминают очень и очень многое, события настолько отдалённые, что и сами они ошибочно полагали, будто уже забыли. Он потерянно обратил взгляд сереющих всё больше зрачков к небу и вспомнил вдруг: в тот год на горе Цзянсун, когда его забрал с собой тот благородный господин, тоже стояла такая погода — покрывалом нависали чёрные тучи, дождь заливал небеса, и ветер гнал волны столь стремительно, точно намеревался потопить горы.

Он впервые увидел такого отринувшего мирское[270] человека, кто словно бы нёс на себе сияние утренней зари.

Только когда вошёл во двор Тяньцзи, он узнал, что тот благородный господин — гоши. Гоши — пост, передающийся из поколения в поколение; человек, занимавший его в первом поколении, происходил из южных окраин, этот благородный господин же как раз являлся вторым. А он, кого привели во двор Тяньцзи, в будущем станет третьим.

Он называл благородного господина шифу, но тот казался неизменно ледяным, скупым на слова. Потому за всю свою жизнь он не смог произнести обращение «шифу» и несколько раз.

Временной промежуток от детства до совершеннолетия казался и необычайно долгим — и мимолётным.

Долгим — потому что за чтением канонических книг он мог подолгу лениться, надолго уходить в собственные мысли, а время как будто нисколько и не двигалось. Мимолётным же потому, что период в более чем десять лет не оставил на его шифу ни малейшего следа.

Лишь позднее он узнал, что в теле его шифу — кости будды, а потому продолжительность его жизни гораздо больше, чем у обычных людей, и стареет он тоже гораздо медленнее.

Тогда он ещё просто восхищённо завидовал. На протяжении многих лет после даже зависти — и той не было.

Потому что его шифу, которому полагалось жить очень долго, скончался, когда ему самому было немного за двадцать; только ради того, чтобы спасти простых людей.

Тело имеет кости будды — ну и что же? Всё ещё умер так рано.

Сложно сказать, горевал ли он в то время или дело было в чём-то другом, однако порой, когда стоял наедине с самим собой на башне Вансин, ему вспоминался вдруг прежний гоши.

Ещё позднее — всё так же от подножия горы Цзянсун — он привёл своего преемника — ребёнка, в чьём теле были кости будды и кто с малых лет походил немного на его рано почившего шифу.

Он дал тому ребёнку изначальный монашеский титул второго гоши — Сюаньминь.

В итоге та смутная зависть из прошлого появилась снова; вначале — только чуть-чуть, впоследствии же, по мере того как Сюаньминь рос, её копилось чем дальше, тем больше.

Более десяти лет, что руководил Сюаньминь, он пытался подавить это чувство, убеждал себя держаться в стороне от двора. Но в конечном счёте всё же не сумел совладать; когда он обнаружил вдруг, что неостановимо стареет и одним днём превратится в горстку жёлтой почвы[271], восхищённая зависть обернулась ревностью.

Ненасытной жадностью.

Ненасытной жадностью…

Чёрные тучи становились всё тяжелее, и веки его тяжелели всё сильнее тоже. В последний миг, когда сохранял ещё остатки сознания, он внезапно увидел хлынувшую навстречу большую волну, до ушей его смутно донёсся откуда-то плач.

Совсем не таким было его изначальное намерение; он лишь хотел унять бедствие и спасти людей, изыскав попутно немного выгоды для себя.

Но он сам не заметил, с каких пор из-за жадности путь его искривлялся тем больше, чем дальше он шёл…

Говорят, когда человек умирает, слова его добры[272]; может, это дух некогда благородного человека позволил ему в самом конце вернуть частичку первоначального намерения. Что же касается долгов — вероятно, их предстоит уплатить в ином виде…

Цзухун в полузабытьи нашёл на ощупь собственную связку медных монет и растёр по всей поверхности кровь.

А после — тусклые золотые нити распространились из медных монет вовне и сковали устремляющуюся в сторону деревни волну…

Кости будды ещё не до конца подействовали в том, чтобы удержать построение, и буря по-прежнему ревела беспорядочно в ушах, по-прежнему содрогалась оглушительно громада гор позади, бесчисленные крики ужаса и горестные рыдания рвал на клочки яростный ветер, вздымающиеся до небес речные волны — что тысяча белых лошадей, несущихся вверх, — почти опрокинули небосвод… В конце концов, однако, они вовсе не затопили берег на самом деле.

Потому что восемь сотен ли гор и две тысячи ли речных валов удерживали неисчислимые золотые нити; другой конец золотых нитей был у Сюаньминя в руке.

Сюаньминь же преклонил колено перед Сюэ Сянем.

Влияние, что несла с собой драконья кость, ещё не рассеялось с тела Сюэ Сяня, он не видел и не слышал, только свесил потерянно руки, совершенно недвижимый, будто статуя; чёрный-чёрный чанпао, казалось, промок насквозь под ударами волн, но в действительности никакие волны не могли пробиться к нему. Эти пропитавшие полностью мокрые следы — все от холодного пота и незримой крови…

Сюаньминь глухо кашлянул несколько раз, взор его тем не менее от